Меньше, чем три

Последние месяца три (ну уж никак не меньше) он засыпал с одним именем на губах. Это странное, но очень приятное чувство. Когда он впервые себя поймал на нём, то ещё не понял самого главного. А всё потому…

Потому, что всё ещё он думал, что это отголоски чего-то давно завершённого. В этом и убеждал себя. Это было то состояние, когда человек – тень себя. То есть для всех, кто рядом он не изменился. Ну, может, стал чуть грустнее. А вот для тех, кто ближе всех – он, как рентгеновский снимок: ничего не может скрыть. Во всяком случае, ощущения, эмоции – самые близкие их видят, чувствуют и сопереживают. И хоть как-то стараются помочь. Кто-то больше, кто-то меньше. Но приятно и то и другое. И чем дальше, тем больше растворяется эта тень.

Вот и он, превращаясь из тени, тёмной и грустно-унылой, для которой существует только трескучая, как первый осенний лёд, безвыходность, в того, кем его привыкли видеть все, ощущал новое и очень сильное что-то. Только что?

Вот он и думал об этом каждый день. И одно имя вместе с этим всем становилось для него единственным, что не забывалось. И ни днём, ни ночью он без этого имени не мог представить себя. И, как ни странно, становилось всё легче и светлее. Уходило всё то, что, казалось, будет как злой репей, висеть на душе и сердце долго и цепко. Он выкарабкивался из пропасти, в которую уже начал проваливаться, теряя, как ему казалось, последнюю надежду и веру в добро и во всё светлое.

Вы знаете, как некоторые не особенно далёкие, но особенно наглые водители учат (как они сами это называют) тех, кто не переключает свет, когда едет навстречу им в ночное время? О да, они включают ещё более яркий свет! Вот и получается, что яркий свет не всегда самый яркий. Как и Солнце. На полюсе оно одно: редкое, далёкое и не такое уж знойное. А на экваторе наоборот. Яркое, горячее и совсем рядом. Простая, вроде бы истина.

Но, осознав её, он вдруг понял. Начал понимать. Что это вот солнце и подарило ему то тепло и свет, которые, оказывается, самые яркие и близкие в его жизни. А подарила их она. Она одна. Луч света. Маяк. Да, как угодно, чёрт возьми. Он себе-то боялся признаться в этом вот всём. А уж не то что…..

Но признаться надо было. И он старался. Старался именно признаться себе, а не убедить себя. Что-то страшило его, придавало робости и неуверенности. Непонятно, как это работает, но факт: прошло ещё какое-то время, прежде чем он, наконец, сказал сам себе: «Да, я люблю её! Больше всего и всех в жизни. И себя без неё  собой не ощущаю!» И от этого ему стало по-новому светло, спокойно и уютно. На душе, сердце и в уме. Он всё думал «Почему только раньше я не сказал себе эти слова? Почему не мог побороть эту робость?» Но… Было только одно но. Теперь нужно было эти же слова сказать ей. Обязательно было нужно. И он стал искать слова. И силы. Оказалось, это очень сложно.

А она. Она всё время была рядом с ним. Казалось, он мог дотронуться до неё. Каждый вечер она была рядом. И каждый этот вечер был таким тёплым, таким необычным, таким запоминающимся. И каждый вечер делал его, нашего героя, ощущения всё более сильными и насыщенными. И неповторимыми. Даже если она просто была рядом, пусть и молчала по той или другой причине.

«Я не могу без тебя. Ты моё всё. Я отдам за тебя всё, даже жизнь свою», - думал он, пытаясь подобрать слова. День за днём и вечер за вечером. И всё сильнее были чувства.

«Всё лучшее, что есть во мне сейчас – благодаря тебе. Ты самая тёплая, самая родная и настоящая», - ловил он себя на мыслях и откладывал их где-то, чтобы потом высказать.

«Я скажу. Обязательно!» - решался он на главное. И однажды решился и сказал.

 

*          *         *

А до того он вспоминал цитаты. Не знаю, что там навспоминал бы любой другой герой. Но наш..

Вспомнил то, чем я просто-напросто хотел бы закончить, с вашего позволения…
 

Вы не хотите, чтобы знали, что Вы такого-то — любите? Тогда говорите о нём: «Я его обожаю!» — Впрочем — некоторые — знают, что это значит.

М.И. Цветаева

Когда я говорю, что люблю тебя, речь ведь даже не о любви. Я тебе говорю о невозможности дышать иначе.

Ромен Гари

 

Я люблю тебя. Сегодня я люблю тебя как никогда, а завтра буду любить еще сильней.

Сесилия Ахерн

 

О том, что ещё в июле обещал....

Вчера я пообещал друзьям вернуть старый долг, ещё с лета. Эта вещь была написана к дню села ещё в июле месяце. Я то думал, что будет какое-то видео, где будет и моё скромное творчество.

А в итоге вышло так, что оно стало частью выставки в день праздника. Мне и это было приятно, но я обещал моим друзьям, что обязательно покажу им это стихотворение. И вот, ноябрь за окном. Как-то так вышло, что до сих пор не показал. А вчера на Хэллоуин был традиционный пост с пугалкой. Вот я и решил, что это лучший повод вернуть то, что задолжал.

Приятного чтения, родные.

*     *     *

 

В  чужих местах бывать, конечно, очень интересно.

Там чай растёт, там статуи, там море и песок.

Всё так. Вот только пейзажей наших местных

Вам не заменит ни один заморский уголок.

 

Ну где ещё, в какой из двух Америк

Увидеть можно горы благородней, чем Урал?

И разве может заменить турецкий берег

Всем нам знакомый старый-добрый Аммонал?

 

И не заменит в жизни Эйфелева башня

Нам водокачки нашей, что ни говори!

А если кажется, что нет полей

                                         Голландских краше

Ты на Казачьи степи наши посмотри.

 

Прекрасны ночи белые с мостами, в чём вопрос?

Да, Питер – город славный и чудесный!

Но всем известно: наш Железный мост

Других мостов надёжней и известней.

 

Что там ещё? Футбол? И тут мораль простая:

Что нам Камп Ноу, Уэмбли и Маракан`а?

У нас ведь есть Сантьяго Полдневая,

Другая нам арена не нужна.

 

И так куда ни кинь, одна, другая

Причина, чтоб сорваться и уехать хоть куда.

Вот только всё равно дороже Полдневая

Всех мест на свете. Можно всё отдать

 

За красоту лесов и шелест рек,

За тишину ночей и воду ключевую

Отдаст любой любую цену человек.

И это тоже всё про Полдневую.

 

И мы отсюда всем морям помашем –

Мы проживём без берега морского

В том месте, что обжили предки наши,

Примерно в полудне от Полевского.

* * *

Преданность свойственна не всем людям. Это то, что живёт внутри, в сердце. И никак иначе. Если человек – «вей ветерок», то он предан в лучшем случае кальяну, сигарете или бутылке скотча, без которой он не может прожить и пару часов.

В этом со всей отчётливостью и убеждался сейчас Мик, блуждавший по коридорам старого здания школы, которое, казалось, уже лет сто никому не было нужно. Скрипучий пол, лаявшие где-то далеко собаки и звук толи падающей штукатурки, толи скребущихся мышей пугали его, как будто это были прятавшиеся по углам вампиры или маньяки с ножами.

- Зачем я только поссорился с Кейт? – думал он, - Какой же я идиот! Ведь ничего же такого не было, чтоб спорить. Просто болтали, просто перешли на высокие тона. Но я же должен был помолчать и придержать своё мнение… И сорвался.
А теперь брожу один по этой школе. А ведь планировали вместе на этот квест поехать.
В этот момент, он ступил на лестницу, ведущую на третий этаж (он шёл по второму). Лестница скрипнула громко и противно. И вдруг, наверху послышались шаги. Громкие и гулкие. И хрип: кто-то явно силился кричать, но не мог. Мик, дрожа и стуча зубами, долго мялся: идти дальше или вернуться по этой же лестнице вниз.

Любопытство, такая дурацкая штука, взяло своё. И он пошёл наверх.
- Только гляну – и назад, - подумал он, - Ну его, этот квест. Лучше домой…

Но он не успел даже додумать. И, пройдя один только лестничный марш, лицо в лицо столкнулcя с дурно пахнущим кем-то. В темноте, разбавляемой только светом фонарей с улицы, Мик разглядел уродливое лицо с бешеными глазами. Сказать, что он громко закричал – ничего не сказать. Крик его, бешеный и срывающийся, разнёсся по всему зданию и, вернувшись обратно, оглушил его самого. Второй раз.
Мик рванулся вниз, но бежать уже не мог. Тот, на кого он наткнулся, не держал его. Но его взгляд… Как магнитом приковал. Мик пытался бежать. Пытался, но не мог.
Ко всему, его ещё и стало мутить.

- Странно, - думал он, - Как они это делают? Какие-то препараты распыляют? Или гипноз?
Но мысли начинали путаться. Мало что соображая, он рвался и рвался уже на рефлексах. И вдруг, вырвался. И полетел кубарем с лестницы.
Придя в себя, он не понимал, сколько провалялся. Но в том же свете уличных фонарей, пробивавшемся через разбитые окна, Мик видел, что никого поблизости нет.
Встав на ещё ватные ноги, он пошёл вниз. Странно, но лестница не скрипела. Да и вообще, звуков не было. Никаких.
Даже звуков шагов…
Тут только Мик понял, что это не звуков нет, а это он ничего не слышит. Он поковырял в ушах, как обычно это делают, когда чешется в ухе. Ничего.
Но он продолжал спускаться по лестнице. И через какое то время спустился. Только почему то с четвёртого этажа на третий.
- Не пойму, как это, - он огляделся, - получилось? Вот туда я упал. А тут стоял этот…
Ладно, пойду дальше. Кто знает, может и правда, гипноз и я был выше.
И он спустился на этаж вниз. Снова на третий.
- Уже не смешно!, - крикнул он, - Прекратите всё это! Это какое-то сумасшествие! Прошу прекратить квест!
А дальше тишина. Потому что тяжёлый удар оглушил его. И на глаза упала темнота.

 

*     *     *

- К-е-е-ейт!- выдавил из себя Мик, приходя и пытаясь подняться, - Ты здесь?

Но никого, кроме чёрной фигуры на противоположной стороне комнаты, не было.

- Кто вы?

Молчание.

- Кто вы такой и где я? - уже нормальным голосом повторил Мик.
Ответа по-прежнему не последовало, только фигура обернулась и начала приближаться.

«Господи, зачем я обидел её, зачем стал спорить?! Сидели бы сейчас на диване, смотрели какую-нибудь передачу. Ну, или в интернете что-нибудь. А я бы держал её за руку. И не отпустил бы ни за что»

Фигура уже оказалась рядом. И замахнулась чем-то похожим на цепь!

- Вот тебе и развлечение, - подумал тут же Мик, - зачем же я…

Свист рассёк воздух, и что-то тяжёлое опустилось на живот Мика. Странно, но больно не было. Он вообще ничего не почувствовал, правда уже был весь мокрый от пота, который даже в глаза уже попадал. Только что-то как будто ходило и топталось по его животу.

- Фррррр, - расслышал он лёгкий и совсем негромкий звук. И тепло.

Ему удалось повернуться на бок и что-то упало на пол с глухим звуком.
И вдруг стало светло.

- Ну, вот и всё, - пронеслось в голове Мика, - кончился квест. И поделом мне..

Его мысль прервал голос, самый приятный в мире(он  постоянно так говорил ей):

- Мик, ты что ещё спишь? Я ведь говорила тебе «Ложись раньше», - Кейт улыбнулась, - Не разлёживайся, у нас ещё куча дел до вечера. Не забыл, что мы на квест едем?
«Господи, так это мне приснилось! Фууухх! Это круче любого квеста!» Он вытер со лба капли пота, скатывавшиеся в глаза. И тут же поймал взгляд кота, сидевшего на полу.

Мик сел на кровати, а потом резко встал и рванул на кухню. Там уже колдовала над поздним завтраком или уже ранним обедом Кейт.
-  Прости меня за вчерашнее, родная. Я виноват перед тобой. Ты для меня важнее всех и всего на свете. Я не должен был так…

Он обнял её.
- Да я и сама глупо себя повела, - сказала она и улыбнулась, повернув голову и чмокнув его в кончик носа.
-  А может, ну его, этот квест? – сказал вопросительно Мик, - Останемся дома и посмотрим ужастики. Для меня ведь главное, чтоб ты была рядом. А пугаться можно и дома, у телевизора. А ещё, я могу рассказать тебе, что мне сегодня приснилось.

- Умеешь ты интриговать, - сказала Кейт, - и твои рассказы интереснее всяких приключений и поездок.

- А мне с тобой никакие монстры не страшны, - ответил Мик и прижал её к себе ещё крепче.

Она улыбнулась, а потом хихикнула. Мик вернулся в комнату.
Это будет лучший хэллоуинский вечер из всех, - подумал он, - А день ещё лучше.

В этот момент кто-то позвонил в дверь. 

Жизнь ещё никогда не была прекрасней.

Один орден - два героя

Я смотрю на этот орден, как на реликвию. Она самая большая моя ценность. Потому что напоминает мне сразу о двух людях, одного из которых я, к сожалению лично не знал, потому что его не стало, когда я был совсем маленький.
Первый человек – мой дедушка Коля. Ему этот орден и принадлежал. Войну он прошёл на Востоке, в Маньчжурии. То есть, его война была не с немцами, а с японцами. Но от этого не легче. Точно так же, он ходил, а чаще ездил под пулями. И пострелять приходилось. А стрелял он, к слову, отменно с обоих плеч. Вот и пристреливал винтовки, когда это было нужно.

События те он помнил до минут и секунд. Я уж молчу о фамилиях.

Она ездил на автоцистерне, которую приходилось «конопатить» постоянно – пули в неё попадали пачками. Вот во время одного из таких вечерних ремонтов он и услышал звуки борьбы, невдалеке от себя. Оказалось, двое диверсантов напали на его товарища. В итоге оба там и остались, стараниями дедушки. За это он и получил орден.

Да, его война была, может быть, тише, чем у других, но досталась ой как нелегко.

А вот второй человек, о котором напоминает мне этот орден, мой двоюродный дедушка – брат дедушки Коли – Василий. Вот он прошёл мясорубку.

Только я, со слов отца, знаю три случая, когда он ходил под смертью. Буквально. В том числе и от своего однополчанина. Виной всему зависть.

Но дедушка Вася выжил. Назло всему и всем. И, что интересно, он рассказал, что когда шли в атаку, кричали не «За Родину!» и «За Сталина!». Кричали, что придёт в голову. И маму звали, и семиэтажными сыпали и много чего ещё. Это не как в кино. А ещё и болезнь, было дело, скосила. Но тут уже голод виной. Голод и недоваренное мясо из котла. Хотя, это уже отдельная история.

Я хочу сказать одно: я горжусь своими двумя дедушками: родным и двоюродным. Меня всегда распирала гордость, когда я слышал среди имён ветеранов, которых поздравляли на митинге 9 мая «Злобин Николай Павлович».

Она и сейчас меня распирает.

С праздником вас, друзья! И помните о тех ветеранах, которые ещё живы и помяните добрым словом тех, кого с нами уже нет.
Ведь это их потом и кровью ковалась Победа, которая, я верю, остаётся тем святым, что есть в каждом из нас.

* * *

Иногда бывает так: фантазия дорисовывает то, чего не было. Мы видим во сне такое, что потом ещё долго, уже проснувшись, не можем понять, было ли это взаправду или почудилось. И это вам не история инженера Тимофеева из «Ивана Васильевича».

К слову, об историях. Эта вот случилась пару лет назад с обычным человеком. С таким же, каких на туманном Альбионе проживает много. А этот, Эмос Мёрфи, был чем-то вроде серой мышки. Пижонством не отличался, да и работал клерком в одной небольшой фирме..

В тот день, закончив работу как обычно, и, как обычно, выпив традиционный файв-о-клок, он отправился домой. Его жена, Мэй, проводила вечер в уютном кафе, где они с подругами часто бывали, сплетничая и мило шушукаясь за чашкой кофе. Эмос, зная что Мэй дома нет шёл неспешно (да и вообще шёл, а не ехал). Приятно было прогуляться по вечернему Пулу, вдыхая колючий ветер с Ла-Манша. «Что-то сегодня темнеет рано» - подумал он, переходя неширокую улочку, на которой уже начали зажигаться огни. Это было странно, но как-то не очень озаботило его.

Пройдя пару кварталов, Эмос заметил, что стало как-то тихо. Несуразна и нелепа была эта убаюкивающая тишина. В это время дня хоть и небольшой, но всё же, поток машин создавал звук, имеющий с колыбельными мало общего. Да и такие любитель погулять как Мёрфи, любители наведаться в кафе, как Мэй, любители побегать по магазинам и вообще все, кто куда-то идёт или бежит – топали, кричал, ворчали, стучали дверьми – словом, шумели ничем не хуже машин. А тут как будто было уже за полночь. Только не так темно.

Эмос завернул за последний угол, до дома ему оставалось идти без малого квартал. Или нет?

«Это что ещё за номера?» - подумал он – «Неужели я рано свернул? Или наоборот прошёл свой поворот?»

Но нет, вот он магазинчик с зелёной подвыцветшей вывеской, а вот автобусная остановка, на которой Эмосу и нужно было выходить, если он бы поехал домой, а не пошёл пешком. Вот и закусочная быстропита, которую  он всё время обходил стороной, мечтая, что когда-нибудь туда наведается Джейми Оливер, и наведёт там порядок, чтобы люди перестали травиться тем, что там готовят.

Всё было на месте, Но дома своего Эмос не видел. Хотя должен был. Осталось – то: перейти улицу, пройти мимо дома соседа Пола, с которым они затевали барбекю на заднем дворе чуть ли не каждые выходные, и вот он дом. Но вместо дома зияла дыра, ровная площадка, как будто только что на ней посадили газон для футбольной площадки.

«Что за дьявольщина?» - подумал Эмос – «Это точно моя улица. Но что ещё за шутки?» Дома не было, просто не было и всё. Эмос решил проверить и вошёл через калитку в изгороди, ту самую, которую мастерил сам, когда они только переехали. Прошёл по мягкой шелестящей траве десять шагов и, споткнувшись обо что-то рухнул на колени, больно ударившись, но земли(то есть травы) ещё не коснувшись.

“Крыльцо?” - подумал он. О да, это было оно. Рукой он нащупал: одна, вторая, третья… Он встал на ноги. Шагнул раз, два, три. Вытянул руку и… Дверь. Даже молоточек на ней он нащупал тут же. 

“И что же” - осознание начало мало-помалу приходить - “мне теперь делать?”  И следом: “А Мэй? Что ей сказать?” И ещё: “А если это её шутки? Но как? Зеркала, фольга или ещё что-то?”

Из разумного на ум пришло только пойти к Полу и спросить у него что тут творится. Именно так Эмос и сделал.По пути он увидел газету, не забранную из почтового ящика. “Опять он оставил её до вечера” - подумал Эмос. Отдам заодно. Но только дойдя до дома своего друга, он увидел что окна и двери выбиты, а дом пуст, как будто в нём никто и не жил: ни мебели, ни ламп, ни жильцов - ничего. Ему стало совсем не по себе, как-то даже зябко что ли.

“Чертовщина какая-то! Как будто я мертвецки напился, но я же трезв.” Начала подходить паника. К горлу, к сердцу, к ногам. В этот момент пришла ещё одна нужная мысль: “Телефон-то в кармане, позвоню в полицию”. Взяв телефон в руки, Эмос затрясся ещё больше: сет не работала. Её вообще не было. И только в эту секунду он глянул на газету. Год! 

Он развернул первую страницу. 15 июля 1956 года. 

Питер Коллинз продолжает удерживать первое место после завершившегося в вчер Гран-при - прочитал он дрожащим голосом - Как-к.. же это…

“Это что же, я пришёл назад на 60 лет? Хм.. Видимо, да. Что делать теперь?”

В голове Эмоса понеслись мысли обо всём подряд. Вспомнились даже лангольеры, которые пожирают сегодняшний день, когда он становится вчерашним. По крайней мере, так пишет Стивен Кинг. Подумалось ему и о том, что эта повесть не выдумка, и что его тоже “сьедят”. Вот только мыслей о том, как выбираться не было. Разве что в Ла-Манш броситься…

Но почему-то Эмос решил войти в свой дом. Снова без труда нащупав и крыльцо и дверь и даже прорезь замка(ключом, естественно), он вошёл. И увидел задний двор, будочку, в которой хранил гриль, дорожку из жёлтого камня и калитку в сад. К горлу подступил комок из непонятно чего: то ли слёз, то ли обиды, то ли упрёка самому себе в своей же слабости, то ли всего вместе. Он поднялся наверх, попеременно прощупывая каждую ступеньку и прошёл прямиком на балкончик, который выходил на всё тот же задний двор. Воздух уже перестал быть таким свежим. Он опёрся животом на ограждения(или то во что они превратились). Глядя вниз, на дорожку из камней, Эмос подумал только об одном “Прыгну и точка. Я же не великий учёный, машины времени не построю”. И перевалившись через перекладину, когда-то так облюбованных им перил на перых пузатых балясинах полетел…. 

-Эмос Мёрфи, хватит дрыхнуть! - раздался голос из ниоткуда, - Опять ты уснул прямо за столом! Когда-нибудь я тебя не разбужу и ты так и не станешь великим писателем, потому что всё проспишь!

Мэй будила его, легонько теребя за плечо. А Эмос спал, завалившись грудью на стол с кипой бумаг.  Проморгавшись, он поднялся, и, потягиваясь, сказал

-Дорогая, а долго я проспал?

-Достаточно, чтобы пропустить ужин, - улыбаясь ответила она.

-Жаль, - ответил он, - но, любовь моя, писателем, хотя, может и не великим, я стану.

И он записал на чистом листе бумаги: “А знали ли вы, о мой любезный читатель, что иногда фантазия человека может нарисовать чудный узор из того что было, того, чего быть не могло?”

Мэй обняла его. 

-По-моему, неплохое начало романа, - сказала она, - А что дальше?

- Увидишь, - заинтриговал он, - дай только время, дорогая. 

Выдался день ностальгии.....

Столько лет прошло:

Уж в тех стенах другие

Пробираются сквозь дебри всех наук.

А у нас опять тоска и  ностальгия

Мой далёкий самый близкий друг.

Помнишь, мы пришли с тобой из школы?

Помнишь, было очень тяжело?

Ты вспомни: мы вздыхали недовольно:

«Три пары б в день – ещё куда ни шло!»

Но пережили всё: веселье и печали,

Все передряги вынесли – и мы

Зачёты «автоматом» получали.

Ты помнишь? Было время, чёрт возьми!

Когда прошло пять лет, то с болью

Мы разъезжались в городки и города.

Но знали: жизнь теперь становится другою,

А дружба остаётся навсегда.

Весенним днём я ездил по работе

И вдруг смотрю, прищурившись хитро,

Стоит знакомый, в серой куртке кто-то.

Ты помнишь? Мы с тобою встретились в метро.

Столько лет прошло,

И мы уже другие.

Но, бывает, подступает всё ещё

И хватает нас за сердце ностальгия,

И опять в то время на влечёт,

Где мы были так, мой друг, наивны,

Где любили мы «телегу» прокатить

«Нынче так, а завтра будет видно».

И ведь так оно и было. Ну почти…

Зимним днём, теперь уж как прохожий,

Я взглянул в знакомое окно.

И увидел так на нас похожих –

Тех, чьё будущее не предрешено.

И которых ждут ещё такие

Повороты судеб за пять лет,

А потом вот так же ностальгия

К ним подступит.

И тогда мой лучший им совет:

Сохраняйте каждое мгновенье

Кто бы что и как не говорил.

Как по мне, то безо всякого сомненья

Я бы те мгновенья повторил.

* * *

Есть истории, в которые мало кто верит, а в основном не верят вообще, потому и рассказывают как страшилки тёмными ночами, направляя включенный фонарь на лицо. Но, когда такие истории остаются в памяти со слов нечужих людей – это уже другое дело. Вот и в моей истории есть кое-что, рассказанное моими бабушкой и дедушкой, а кое-что я нафантазировал сам. Верить или нет, решайте сами. Вот только бабушка с дедушкой никогда не рассказывали её до конца, а, переглянувшись и словно о чём-то вспомнив, замолкали.

****

Однажды, местный, как его все прозвали «фермер», Игнат, который полжизни держал коров и развёл их целое стадо (голов так двенадцать, как пить дать, было), заплутал в лесу дотемна. Ну, уплёлся и уплёлся, он ведь часто, когда искал своё стадо, бродил то по полям, заглядывая в излучины реки и обшаривая скрытые от глаз полянки в дебрях ольшаника, то по лесам, попутно ещё собирая грибы да ягоды.

А в этот раз отемнял. Коровы-то уж давно возле дома толклись, а он с ними разминулся да и забрёл в какое-то незнакомое место в лесу. И возвращаясь, уже выйдя на знакомую дорожку, по которой поздней осенью и зимой возили сено с дальних покосов, он увидел где-то впереди огонь, который весело плясал, просвечивая сквозь покачивающиеся от лёгкого ветра ветки деревьев и кустов.

- «Ну, вот и ладно, значит деревня уже близко», - подумал он, - «А тут кто-то отдыхает, как я погляжу. Лес бы только не спалили – сушь-то какая стоит».

Но подойдя ближе, людей он не увидел. Только горящую скирду сена, от которой в разные стороны то и дело разлетались тлеющие соломины. Поняв, что самому тут не справится, он побежал в деревню.

Подняв шум, Игнат привёл мужиков на то место, да только ни самой скирды, ни следов огня, ни золы – ничего не было, как будто и не ставил никто тут сено-то.

- У-у-у, зараза! – зашумели мужики, - Развёл тут шум, блажной! Ты если что привидится ещё, рюмашку прими, оно и пройдёт!

И ворча и посмеиваясь, ушли по домам.

- «Вот ведь, привидится же бесовщина такая!» - подумал, почесав макушку под фуражкой, Игнат, - «И ведь как наяву было, ан нет – не было. С усталости, видать, почудилось. Надо и правда, рюмашку опрокинуть». И тоже пошёл домой – коровы-то не доены.

Ну и забыть бы всем тот случай-то. Да спустя сколько-то времени, опять потеряв своё стадо, Игнат ходил по убранным покосам за рекой, куда на уже успевшую зазеленеть отаву его коровы любили уходить, иногда даже на всю ночь. Но в этот раз, не найдя их там, Игнат уже шёл обратно, перейдя реку и, когда вышел на кромку уже убранного поля, не сразу понял что к чему. Прямо посреди поля, горел костёр. Горел и трещал на всю округу.

В этот раз Игнат побежал тушить огонь сам. Но когда добежал до костра, увидел, что это и не костёр вовсе, а чучело, ростом с двух человек. Кое-как, завалив его на землю, он затоптал огонь, и, переведя дух, отправился восвояси.

«Завтра приду посветлу и посмотрю», - решил он, - «А то сейчас по сумеркам, чёрт его разберёт чего тут такое. Да и приведу с собой кого-нибудь, а то опять не поверят, да и блажным назовут».

Утром, отправив коров, Игнат пошёл в поле, и на свою удачу, встретив по пути соседа, который, привязав телёнка на поляне за домом, шёл за вторым, по пути распутывая завязавшуюся в узел привязь.

Придя на то место, они увидели только утоптанное место, но ни кострища ни золы не нашли.

- Может опять привиделось, Игнат?

- Ага, а тут я гопака плясал, да?

- Ну, где ж тогда угли-то?

- А мне почём знать?

- Ты бы проредил стадо-то своё, а? А то пока ходишь за ними, ещё не то померещится. Ладно, пойду я, некогда – делов ещё невпроворот.

- «Да что же это? Ум что ли мутится аль чего?» - думал, уже подходя к дому Игнат.

Вечером, он сидел на лавочке, покуривая папироску Беломора, к нему, шаркая чунями с вдетыми в них, обрезанными валенками, подошёл дед Василий, живший соседнем доме.

- Здорова, Гнат!

- Здорова, дядь Вась! – сказал, пожав протянутую ему жилистую руку Игнат.

- Как дела-то хоть? Коров всех нашёл?

- Сами пришли, блудни! – ответил Игнат и потянул табачку, а после выдув облако дыма.

- Ты, слышь, Игнат, я чего вспомнил-то. Это, я ещё в лесхозе работал, было. Алёшка, вальщик у нас, раздолбай такой: тоже  и выпить был мастак, а дело знал и пьяным за пилу и не брался никогда. Ну, бывало и с ночёвкой они в лесу оставались, чтобы взад-вперёд инструмент-то не таскать. Так вот он рассказывал, что раз несколько они с напарником, с Илюхой, такие вот костры видали. И так же, говорит, ночью горит, думают сучья, в кучи сваленные зашлись, а утром придут – даже уголька нет, как и не горело ничего. Так и смеялись над ними все, а только старики сказывали, что на местах тех когда-то ведьмы шабаши устраивали. И даже якобы кое-кто видал этих ведьм-то. Уж насколько правда – не знаю. А только покосы свои, где такие костры кто-то видал, многие побросали. А там где ты видел, скирда горела – аккурат Лёшкин брательник-то покос и держал когда-то, а потом бросил напрочь, как такой костёр среди ночи там увидали мужики-то. И было оно, как раз в это время, осенью.

- Шабаши? – спросил Игнат, уже докурив папиросу, - А так бывает чтоль? Как в книжках прям. Ладно, пошли по домам, да на боковую уже, дядь Вась.

На том и разошлись.

На следующий день Игнат передал мужикам слова деда Василия. Конечно, все посмеялись, да и только.

 А вечером, уже затемно возвращаясь с охоты, пятеро мужиков заметили в том месте, куда Игнат их привёл тушить скирду, огонь. Придя на ту поляну они, не веря глазам, увидели горящую скирду сена.

- Неужто шабаш всё-таки? – только и нашёлся один из них. И пошли они домой, едва что не бегом побежали.

Вот и не верь после этого старикам.

***

Конечно, в этой истории я выдумал многое. Но про горящие скирды и стога, бабушка с дедушкой, правда, рассказывали. Мой отец говорит, что даже не раз. Но только, как я и сказал в начале, прерывались и, переглянувшись, умолкали.

Было и ещё, что они рассказывали из страшного и странного. И всё это, как по мне, доказывает, что что-то такое мистическое, есть или было в действительности: и шабаши, и ещё что почище, потому что выдумать такие вещи просто так, ради забавы ни бабушка, ни дедушка не могли – я уверен. А говорить и, тем более, писать ерунду про них я никогда не позволю ни себе, ни кому-то другому.